Некоторое время назад в издательстве РОССПЭН («Российская политическая энциклопедия») у меня вышла книга «Сахаров. Возвращение из ссылки. Он вернулся надломленным, но не сломанным». Работая над ней, я, естественно, беседовал со многими людьми, хорошо знавшими Сахарова. Одним из моих собеседников был выдающий российский физик, получивший в 2003 году Нобелевскую премию, академик Виталий Лазаревич Гинзбург (он скончался в 2009 году). В качестве заведующего теоретическим отделом ФИАНа (Физического института Академии наук имени Лебедева) он был «начальником» Сахарова. Именно он добился, чтобы несмотря на все гонения против Сахарова, несмотря на его ссылку в Горький, его не уволили из института, позволили сотрудникам отдела приезжать к нему, держать в курсе последних научных событий, а после возвращения Сахарова в Москву делал все от него зависящее, чтобы тот «вписался» в обычный ритм научной работы.

Несмотря на довольно тесные, товарищеские, дружеские отношения Гинзбург, в отличие от многих, не обожествлял Сахарова, видел его недостатки и не стеснялся о них говорить. А с женой Андрея Дмитриевича Еленой Георгиевной Боннэр, у Гинзбурга, как и у некоторых других сотрудников ФИАНа, были и вовсе напряженные отношения. Боннэр постоянно упрекала их в том, что они недостаточно защищают Сахарова. Вряд ли эти упреки были справедливы: фиановцы делали все, что было в их силах…

С Гинзбургом мы довольно много общались. Здесь я привожу свой разговор с ним о Сахарове, состоявшийся где-то в мае-июне 2000 года. Она была записана на диктофон, но точную дату я не отметил. Я тогда только думал о книге, делал наброски (правда, в коротком варианте она вышла еще в 1990 году, вскоре после смерти Сахарова).

ЭТО БЫЛ ОСОБЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

О.М.: Первая глава моей книги будет называться «Как Сахаров стал Сахаровым». А по-вашему – как?

В.Г.: Я вчера понял, в чем, по существу, исключительность судьбы Сахарова. Мне кажется, в каком-то смысле она аналогична судьбе Горбачева. Дело в следующем. У него было, так сказать, три грани. Это, во-первых, общественная деятельность, конечно, которую я считаю самой главной. Во-вторых, – деятельность инженерно-физическая и создание бомбы. И третье – деятельность чисто научная. Он стремился к ней, а в последние годы, когда мог, ею и занимался. Формально эти грани между собой не связаны, а фактически связаны вот чем. Я уверен, что весь его успех абсолютно был бы невозможен, если бы он не оказался в исключительном таком вот положении – трижды Герой, академик и т.д.

О.М.: Я тоже об этом пишу в своей книге… Сейчас это называется «раскруткой». Действительно, если бы он не был так «раскручен»…

В.Г. Вот именно. Он оказался страшно «раскручен». Кстати, его специально «раскручивали». Им это очень было нужно из разных соображений – учитывая, кто были другие… Ну, вы догадываетесь… (Имеется в виду, что большинство «других» были евреи. – О. М.)

О.М.: Да, я пишу, что он был им нужен как витрина «русской» науки.

В.Г.: Вы совершенно правы.

О.М.: Как Курчатов.

В.Г.: Нет, между ними есть разница. Курчатов действительно объективно был страшно нужен и страшно важен. А если бы не было Сахарова, ничего бы, между нами говоря, не изменилось. Его заслуги не такие уж значительные. Я не придаю им такого большого значения. (На этот счет существуют и другие мнения, например, мнение научного руководителя проекта создания советской ядерной бомбы Юлия Борисовича Харитона – я его привожу ниже. – О.М.)

О.М.: Вы считаете, без Сахарова ничего бы не изменилось в деле создания ядерной бомбы? Ее могли бы сделать и без него?

В.Г.: Да, безусловно. Он придумал одну существенную идею… Там были две существенные идеи, которые поручили придумать – одна его, одна моя. И в итоге его не пошла – так называемая «слойка». А мой литий там применяют. Но вы только, ради бога, не пишите об этом. Это не имеет существенного значения – ну, кто-то другой придумал бы, позже это сделали бы… Никакого значения это не имело. (Я все-таки решил опубликовать слова Виталия Лазаревича про литий, пусть он простит меня, поскольку к сегодняшнему дню это уже достаточно хорошо известно. – О.М.) Сахаров был очень нужен в силу тамошнего кадрового состава. Подошел во всех отношениях. Но не это сейчас важно… Моя мысль другая. Она состоит в следующем. Так как в силу определенных причин, – каких, неважно, – он оказался в исключительном положении, был резонанс от его выступлений. Ведь его первая статья – «О прогрессе, интеллектуальной свободе…» и о чем-то таком еще – где-то у меня записано полное название («Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». – О.М.)… Во-первых, там было очень много наивного. Да и вообще это все были достаточно известные вещи. Но он это написал, и это мгновенно пошло по Би-Би-Си. И началась бешеная «раскрутка». Они (власти. – О.М.) своевременно не среагировали, чтобы заткнуть ему рот. А потом, когда появилось письмо сорока академиков, – кажется, в 1972 году (клеветническое антисахаровское письмо появилось 29 августа 1973 года. – О.М.) – было уже поздно. Причем все было сделано в советском стиле. Келдыш и другие научные начальники обманули этих академиков. Он им сказал: «Мы защищаем Сахарова!» Мне страшно повезло – меня в тот момент не было в Москве, – иначе я тоже мог влипнуть… Так что его положение его защитило.

А второе, что тоже, конечно, сыграло свою роль, – у него, конечно, был весьма экстраординарный характер. Я даже считаю это за гранью нормального – некий фанатизм. Он мог терпеть совершенно дикие муки, – ведь его валили на кровать и насильно вливали это дело (питательную смесь; речь идет о голодовках Сахарова в Горьком. – О.М.), чтобы она могла поехать туда… Мы понимаем, кто она. Там была такая формулировка – лечиться и повидаться с матерью и детьми (имеется в виду последняя голодовка Сахарова, когда он требовал выпустить Е.Г.Боннэр в США. - О.М.) Это же смешно, тогда никого никуда не пускали. (Тут еще надо заметить, что цель поездки «для лечения», в требовании супругов Сахаровых, стояла на втором месте, а на первом – «для свидания с матерью, детьми и внуками»; это особенно возмущало многих. – О.М.)

И потом я могу привести пример из собственной практики. Когда он выступил на съезде (на I съезде народных депутатов СССР 9 июня 1989 года. – О.М.), все эти холуи стали его втаптывать в грязь. Какой-то инвалид выступал (безногий депутат-«афганец» Червонопиский. – О.М.)… Какая-то женщина, сука, ругала его последними словами… И тогда мы, группа депутатов, написали письмо в президиум съезда в его защиту. Оно не было размножено, как тогда полагалось. И на следующий день в перерыве мы встали в небольшую очередь к Лукьянову, чтобы потребовать его размножения. И тут, смотрю, неподалеку стоит Сахаров. Я к нему подошел и рассказал, чего мы добиваемся. Он на меня так посмотрел и высказался в таком духе (я точно не помню слов): «Слушайте, что за чепухой вы занимаетесь! Неужели вы не понимаете, что все это организовано? И неужели вы думаете, что я стану обращать на это внимание?» Все это было сказано с таким пренебрежением! Его это совершенно не тронуло. От него это отлетало, как от стенки горох. Мне кажется, что это не вполне нормально…

И, я помню, Таня, его старшая дочь, мне рассказывала. Он любил детей, он не был каким-то чудовищем. Но он мог быть совершенно равнодушным, например, в таких ситуациях. Дочь ему звонит и просит, чтобы он приехал: у нее бывали такие психические приступы. Он советуется с этой… (тут следует весьма резкое слово в адрес Е.Г. Боннэр. – О.М.) и не приезжает.

Я помню, у меня на «объекте» (в Арзамасе-16, где создавалась ядерная бомба. – О.М.) волосы стали выпадать, я ему сказал об этом – тоже никакого внимания. Он был несколько зашорен. Он был особенный человек. И эта его особенность в сочетании с его исключительным положением и его стойкостью в принятых принципах и сделала его таким человеком.

А аналогия с Горбачевым – в том, что и Горбачев оказался в исключительном положении, а потому смог сделать то, что сделал. Ведь окажись на его месте какой-нибудь негодяй Романов, мы до сих пор сидели бы в этом вонючем болоте. Ведь сидит уже сорок с лишним лет в таком болоте маленькая Куба под этим демагогом Кастро.

ЭТО БЫЛ ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК

На самом деле Андрей Дмитриевич Сахаров показал себя ВЕЛИКИМ ЧЕЛОВЕКОМ прежде всего в своей бескомпромиссной, отчаянной правозащитной деятельности. Именно на это он употребил свою «раскрученность». Прежде всего именно благодаря ему мир узнал, что в глухой коммунистической империи существует мощный очаг сопротивления, распространения свободолюбивых демократических идей. Виталий Лазаревич Гинзбург это прекрасно понимал и не раз говорил об этом.

Что касается роли Сахарова в создании ядерного оружия, был ли он «отцом» советской водородной бомбы, как его нередко называют… Тут я могу привести свой разговор с руководителем советской программы разработки ядерного оружия академиком Юлием Борисовичем Харитоном (он приведен в моей книге).

– Кто, по-вашему, – спросил я его, – внес наибольший вклад в создание советской термоядерной бомбы?

– Я думаю, что РЕШАЮЩИЙ ШАГ СДЕЛАЛ , КОНЕЧНО, АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ (выделено мной. – О.М.) Но здесь достаточно велика также роль многих других. В общем-то, это была коллективная работа. В одном из отчетов самого начального периода Андрей Дмитриевич оговаривается, что развивает некоторые идеи, высказанные Зельдовичем. Так что трудно сказать, пришли бы ему в голову решающие мысли, если бы не было более ранних работ Якова Борисовича (Зельдовича. – О.М.)

Вот так. Это САМАЯ АВТОРИТЕТНАЯ оценка роли Сахарова в создании советской ядерной бомбы: то была коллективная работа, но Сахаров сделал в ней РЕШАЮЩИЙ ШАГ. Эту оценку всем нам и следует запомнить. А не придумывать «отец водородной бомбы», «дедушка водородной бомбы»…

Самая большая заслуга Сахарова, на мой взгляд, – то, что он установил некую высокую планку… Как это назвать? Высокую планку гражданской нравственности, гражданской совести, на которую должен равняться каждый человек, желающий быть не бессловесным рабом, а гражданином. Этот высокий ориентир время от времени может стираться, растворяться в атмосфере, исчезать из общественного поля зрения, с тем, однако, чтобы, спустя некоторый срок, вновь восстанавливаться в памяти людей, в их представлении о должном, побуждать тянуться к этой планке, стараться приблизиться к ней.

Я не знаю, как бы все сложилось, если бы Сахаров повел себя в жизни как-то иначе, если бы он не вынужден был посвятить двадцать лучших лет своей жизни, в общем-то, не столько научной, сколько в значительной степени технической «оборонной» проблеме, если бы не было, скажем, тех же горьковских смертельных голодовок. Наверное, он продлил бы себе жизнь и многое еще успел бы сделать, – и в науке, и вне ее. Среди прочего, не сомневаюсь, он стал бы нобелевским лауреатом не только в номинации Мира, но и в научной номинации, как Лайнус Полинг, у него был для этого стопроцентный потенциал. Он, наверное, сделал бы достаточно, чтобы вторая фаза революционных реформ Горбачева – Ельцина, фаза, связанная с именем Бориса Николаевича, не замкнулась бы в пределах одной только экономики, в каковой она фактически замкнулась, но и осуществила бы более широкий охват общественной, политической жизни. Такой «недоохват», случившийся в 90-е годы, и недобросовестно использованный его «преемником», оказался трагическим для России, отбросил страну далеко назад.

В общем, если бы жив был Сахаров…

Но что ж тут гадать и рассуждать… История, как известно, не ведает сослагательного наклонения.